Они сражались за родину

Экономист Андрей Нечаев работал в правительстве Гайдара. Как пишет Авен, "либерализацию цен готовил именно Нечаев". Он лучше всех знал состояние страны, профуканной коммунистами. Страна была в полном дауне, она лежала на дне, и демократам пришлось ее с этого илистого дна вытаскивать.

"Нечаев: ...я сильно запоздал в своем либерально-рыночном развитии. Могу в этом честно признаться. То есть для меня патовость ситуации стала ясна, наверное, где-то в 90-м году. Я без ложной скромности сказал бы, что я у Егора сделал много черновой «грязной» работы.
Авен: И поэтому вопрос: тем не менее когда ты стал первым замминистра экономики и финансов, а очень скоро министром экономики, много ли было вещей, которые для тебя стали абсолютно неожиданными? Если да, то какие?
Нечаев: Одна, пожалуй, вещь... Это , конечно , валютное банкротство страны: когда обнаружилось, что после вакханалии с финансами, устроенной последними коммунистическими правительствами, валютные резервы нового правительства составляют $26 млн...
Кох: На всю страну в 150 млн человек!
Нечаев: Это даже не Альфа-банк, а это, если мерить сегодняшними масштабами, так, крупная торговая фирма или очень средний банчок. Как ты помнишь, мы с тобой были заместителями председателя валютно-экономической комиссии правительства, и в психологическом плане каждое ее заседание для меня было просто тяжелой травмой. Кстати, заседания этой комиссии я почему-то проводил чаще, чем ты. Формально председателем был Егор. Но он не проводил ее никогда. И лично для меня это было каждый раз тяжелое психологическое испытание, когда приходили люди и говорили: «Ребята, что происходит, где наши деньги?»
А при этом инсулин нужно было закупать. Вообще много всяких незаметных, но предельно важных вещей. Критический импорт так называемый. А денег нет. Но я даже не об этом. Например, до сих пор в памяти у меня стоит: приходит академик Семенов, директор «Энергии»... притаскивает с собой какой-то агрегат. Вот так несет перед собой... Так он с этим агрегатом ко мне: «Вот, мы придумали в рамках конверсии кухонный комбайн. Все сделали, все нашли, все замечательно. Не хватает электромоторчиков, которые у нас делать не умеют. Их надо закупить в Японии по импорту. У нас на счете есть деньги, которые остались еще от программы «Аполлон — Союз» (или какие-то еще с американцами были космические программы, сейчас уже не вспомню). У нас там несколько миллионов долларов. Дайте нам их, мы эти моторчики и закупим. И я ему говорю: вот, к сожалению, так получилось, денег ваших нет. Он: "Как нет? Они у нас на счете." И дальше я ему долго и мучительно объясняю, что они номинально есть, а реально этих денег нет. А у нас сейчас есть неотложные нужды. Инсулин. Диабетики помрут, и так далее. Он на меня смотрит то ли как на круглого идиота, то ли на врага народа…
Кох: Вот скажи, наконец, это, на мой взгляд, принципиально: вы пришли, когда уже эти деньги были потрачены, или вы их потратили?
Нечаев: ВЭБ уже был банкротом, полным банкротом... И вот академик Семенов, который честно заработал свои деньги, а государство их у него отобрало, он на меня смотрит и говорит: «Ну как же так?» Дальше берет свой агрегат со стола и в совершенной растерянности уходит. И это повторялось по 20 раз на каждом заседании, соответственно раз в неделю.
Кох: Они злые были на вас или на тех, кто их деньги потратил?
Нечаев: Естественно, большинство — на нас.
Кох: Вот это меня поражает. Почему вы хотя бы им не объяснили, что вы пришли, а денег уже нет?
Нечаев: Во-первых, чисто психологически это объяснимо: тот, кто сообщает, что денег нет, тот и враг. Еще раз говорю, примерно на каждой комиссии было 15-20 дел, иногда 30. Вот, значит, я должен был 30 раз повторять — денег нет, извините…
Кох: Да хоть сто раз! Если обвиняют, что это ты украл, нужно хоть миллион раз, но объяснять, что это не ты украл.
Нечаев: Это правда. На самом деле был один очень глубокий момент, чисто психологический… Формально, конечно, такое решение не принималось, но между собой (и это была в большей степени инициатива Егора) как-то мы договорились, что неприлично идти по традиционному пути и во всех грехах обвинять прежнюю власть, хотя в данном конкретном случае это было именно так.
Кох: Ты считаешь, что это правильно сделано или это была глупость?
Нечаев: Я считаю, что это была глупость. Но отчасти это было связано с личностью Горбачева. Понятно, что, наезжая на Павлова, Рыжкова и всю советскую экономическую политику второй половины 80-х — начала 90-х, мы фактически наезжали бы на Горбачева, а в общем, мы все ему были благодарны за демократизацию страны. Да и не было времени, особенно в режиме 18-часового рабочего дня выступать с какими-то пространными лекциями. В общем, тема освещения наследства, которое нам досталось, конечно, была совершенно не доработана.
Кох: В итоге, сами того не желая, вы фактически взяли все на себя.
Нечаев: Да. Плюс был, конечно, еще важный момент: Ельцин нам четко сказал сначала сам, а потом еще больше устами Бурбулиса (хотя, возможно, Бурбулис сильно добавил и от себя): «Ребята, вы технократы, вы занимаетесь экономической реформой».
Кох: А политическое прикрытие не ваша забота?
Нечаев: Да. А политическое прикрытие и информационно-пропагандистское прикрытие — это Бурбулис, Полторанин, Шахрай и я, президент РФ, лично. И вот эту сферу они просрали полностью, извините за выражение.
Кох: Это правда...
Кох: Реальный масштаб оборонного сектора тебя не удивил, когда ты выяснил, каков он в действительности?
Авен: Это мы знали.
Кох: Но он был тотален. Я хоть и работал до этого на почтовом ящике и что-то уже реально представлял, но масштаб меня, честно говоря, потряс, когда я стал заниматься вверенной мне приватизацией оборонной промышленности. Списки предприятий были бесконечны. Это было чудовищно по своей бессмысленности!..

Нечаев: Общий масштаб я примерно себе представлял, хотя, согласен, сильно заниженно. Но были, конечно, конкретные случаи, которые меня просто потрясали! Поэтому-то я закупки вооружений и зарезал в восемь раз. Просто вот этими руками!
У меня был один случай, когда я, человек, в общем-то, спокойный, просто грозился всех расстрелять, лично: Омск, завод «Трансмаш», делавший танки. Я тогда для поддержки оборонки придумал систему конверсионных кредитов, которую мы оборонщикам давали по очень льготной ставке. Я приезжаю в Омск, а руководство завода категорически отказывается проводить конверсию. Просто уперся директор: будем делать танки — и все. Говорит: «Андрей Алексеевич, вы не поверите, какие мы делаем танки. Мы делаем лучшие в мире танки». Я говорю: «Я верю, только у нас худший в мире бюджет. Нет у нас денег для ваших танков. Совсем нет». Он свое гнет: «Давайте мы сейчас сделаем перерыв на совещании, если можно, и я вас отвезу на полигон». Мы поехали на полигон, и там он совершил большую ошибку. Там действительно танки прыгали, стреляли, ныряли, летали. Для меня, как для мальчика в детстве, это было феерическое зрелище... А потом мы проехали чуть дальше, и я увидел сюрреалистическое зрелище: просека в тайге, и сколько хватает глаз — стоят припорошенные снегом танки, и ряды их уходят вдаль куда-то. Сколько их там было? Тысячи, десятки тысяч. Это значит, столько их здесь, и еще то, что вывели из Германии. Я не выдержал и закричал: «Подлец, ведь тебя же судить и расстреливать надо. Танков стоит на три больших войны, а он еще денег просит у нищей страны, чтоб клепать их дальше». Ну тут он как-то сдулся... и больше мы не заказали ни одного танка. Понятно, что это была для завода катастрофа.
Кох: И это не все. Что меня больше всего потрясло, это то, что даже чисто цивильное производство, например металлургическое, — половина же шла на войну! Это кошмар. Меня просто жаба душила, когда я смотрел, как производительный человеческий труд просто выкидывается в мусор, превращается в ничто, в то время когда страна нуждается в жилье, дорогах, хороших автомобилях… Здоровые, неглупые дяди-генералы тянули из страны все жилы для того, чтобы реализовать какие-то свои малопонятные концепции…
Нечаев: Эту проблему прекрасно понимал и блестяще описывал покойный [экономист] Юрий Васильевич Яременко. У него была целая теория по этому поводу. Проблема была в чем? Почему, например, наши комбайны работали только две недели — и всё, ремонт? При этом комбайн вытаптывает почву так, что потом на ней ничего не растет. Потому что уже изначально, на стадии проектирования технологические решения, которые применялись, были неэффективны. То есть если тебе не дают конструкционных пластмасс, если тебе не дают алюминий, если не дают титановых сплавов, поскольку это все уходит в оборонку, то дальше на комбайн ставилось чугунное литье, железные поковки, плохая резина, краска и т. д. Конструкция уже априори становилась конструкцией прошлого века. Катастрофа была в том, что все качественные ресурсы мобилизовывались в оборонный сектор, а гражданское машиностроение приоритетом не было, кормилось остатками.
Кох: Это меня поражало. Ладно, если бы еще действовала сталинская доктрина о неизбежности третьей мировой войны. Но ведь уже начиная с середины 1970-х глобально мы воевать не собирались. Да и никто не собирался. Зачем тогда эти мириады танков, пушек, огромная сухопутная армия? Это ведь все орудие нападения и оккупации…
Нечаев: Я тебе скажу. На самом деле тут не все так просто. Горбачев все это понимал. Я читал недавно изданные документы Политбюро, Совбеза и т. п. Проблема ставилась, но политической воли решить ее, всерьез пойти против военно-промышленного лобби не хватило. Егор сразу передо мной поставил задачу максимально сократить затраты на оборонный сектор.
Авен: Сколько все-таки мы сократили? Насколько мы сократили оборонные расходы в первые дни?
Нечаев: В целом где-то процентов на 25.
Авен: Странно, мне казалось, что больше. Ты же сказал: в восемь раз?
Нечаев: Нет. Это закупки вооружений мы сократили в восемь раз. А это лишь часть оборонных расходов. В целом же оборонные расходы мы сократили примерно на 25%. Это притом что они, как я уже говорил, за два-три года до нас слегка начали сокращаться.
Кстати, в этом вопросе было для меня еще одно откровение. У меня был такой начальник одного из оборонных отделов контр-адмирал Кандыбенко, как сейчас помню. Он сначала был капитаном первого ранга, а потом я его сделал контр-адмиралом. Но это отдельная история. В Госплане было несколько оборонных отделов: по закупкам вооружения, по текущему содержанию войск и т. д. Я им поставил задачу максимального сокращения расходов. Кандыбенко вскоре ко мне приходит и говорит: «Андрей Алексеевич, как сокращать-то? У нас армия — 2 800 000 человек. Есть нормы. Столько сапог, столько белков, столько портянок, гимнастерок и т. д. Можем урезать нормы питания? Вы на это готовы пойти?»
Кох: А просто количество сократить, при сохранении всех норм?
Нечаев: Вот-вот. И тогда до меня дошло, что, не сокращая армию, реально сократить текущие расходы на ее содержание нельзя. К тому времени наша доблестная армия уже питалась гуманитарными пайками, как ни грустно, бундесвера. Был момент, когда примерно процентов 15 продовольственного снабжения нашей армии шло из гуманитарной помощи немецкой армии. Позорище…

На Андрюшу!

Главным, но безуспешным хулителем Гайдара в либеральном стане сегодня является Андрей Илларионов. Он мне симпатичен своим либерализмом и нестандартным мышлением (сам такой), а что касается илларионовских наездов на Гайдара и его замечательное правительство, то лучше умолкну и дам слово специалистам.
Для разгона приведу отрывочек из той же книги.
"Кох: Что еще было интересного? Аграрный сектор тебя не удивил? Или, в общем, ты и так знал, что там задница [которую устроили коммунисты]?
Нечаев: Я бы сказал так. Меня удивила его повышенная уязвимость, связанная с тем, что в СССР производство товарного мяса сидело на импортном зерне. Полностью. А импорт остановился. Однажды в конце ноября или самом начале декабря 1991 года все твои друзья из Питера, кроме Собчака, все вице-мэры, приходят в правительство и говорят: «У нас запасов зерна осталось на 3 дня. Через 3 дня начнут дохнуть куры, потом люди». Настанет голод, потому что все сидело на американских поставках зерна, а кредиты заморожены. Я вместо Гайдара тогда проводил совещание. И дальше я заворачивал корабли, шедшие на Мурманск, открывал госрезервы, чтобы спасти Питер, понимая, что блокадному городу второй раз голод лучше не переживать.
Кох: А вот Андрюша Иларионов утверждает, что все это фуфло и никакой угрозы голода не было. Были достаточные запасы продовольствия. Все было прекрасно...
Нечаев: Я хорошо помню, что в день моего назначения, я жил в сахаровском доме тогда, напротив там был магазин «Людмила» и гигантский гастроном вдоль дома, он такой узкий, но длинный… Я уже туда вечером зашел что-нибудь купить подхарчиться. Была сюрреалистическая картина. Сюрреалистическая. Там не было вообще ничего, и, видимо, кто-то дал команду, что нехорошо держать пустые полки, и они все полки заставили баночками с аджикой. Все. Огромный гастроном. 7 или 8 часов вечера 7 ноября 1991 года... центр Москвы...
В условиях катастрофического сокращения импорта и, соответственно, резкого сокращения производства мяса (поскольку, повторюсь, животноводство в решающей степени было построено на импортном кормовом зерне) продовольственные ресурсы сильно сжались…
Что же касается субъективных переживаний, то на этом совещании с питерцами у меня был лично драматический момент. Совещание, внешне напоминавшее партийно-хозяйственный актив. Зал заседаний политбюро ЦК КПСС, огромный стол, сидит там человек 25-30, все это на эмоциях: «Завтра начнут дохнуть куры, потом люди и т. д.» Потом все замолкают и смотрят на тебя. Ты начальник, ты решай. А я, собственно, академический ученый, привыкший к спокойным беседам, без крика, нервов. И вот на тебе — решай!.. И я в тот момент подумал: «Я сейчас, пожалуй, встану, выйду отсюда, закрою дверь и никогда больше сюда не приду». Вот это ощущение каждодневного коллапса — это психологически было очень тяжело... Слава тебе, Господи, что Леня Чешинский был. И он вдруг говорит: «Андрей Алексеевич, там два корабля идут с зерном на Мурманск, а в Мурманске ситуация получше, под вашу личную ответственность мы их завернем сейчас на Питер». Тут я уже оживился… Под мою личную ответственность? Милости просим! Тогда еще советская система приказов кое-как работала, значит, тут же по селектору связались с капитанами, развернули, потом я открыл на несколько дней госрезервы (пока корабли подойдут), потом какую-то картошку по бартеру придумали закупить в Польше. Короче — выкарабкались."

Теперь переходим к упомянутому Кохом "Андрюше". Сам Нечаев его странную позицию по Гайдару объясняет отклонениями в психике. Так и пишет в своем блоге, отвечая на чей-то вопрос (орфография и пунктуация сохранены): "я недавно спросил человека, который его притащил в Москву, что с Андреем. Ответ был заболел психически в прямом смысле слова."

Но это было в частном ответе на частный комментарий. А вот в главном, так сказать, "официальном" посте, где нужно следить за орфографией, то есть не впроброс, а обдуманно, Нечаев характеризует Илларионова не многим легче:
"Илларионов такой же наперстночник как Кургинян и Доренко. Просто надергав факты, он создает у непосвященных людей ощущение доказательности своих тезисов. Например, как он "разоблачает" мое утверждение, что в какой-то момент в ноябре 1991 г. валютные резервы правительства составляли всего 26 млн долл (тут спорить вообще бессмысленно, поскольку это факт). Однако, А.Н. собрал несколько распоряжений Гайдара, которыми в течение нескольких месяцев на разные нужды было выделено 300 млн. долл., и на этой основе стал утверждать, что я привожу недостоверные факты. Не нужно быть великим экономистом, чтобы понимать, что резервы каждый день меняются. Деньги приходят и тратятся, поэтому наличие резервов в какой-то момент в 26 млн. (мизер, кстати) никак не противеречит выделению средств в следующий период в 300 млн долл (то же немного).
Амбициозный человек, который сейчас мало кому интересен. Постами о Путине и Гайдаре он пытается привлечь к себе внимание."